Наше тело всего лишь аватар

Мы привыкли считать свое тело вместилищем разума и чувств. Мы верим, что наше тело всегда с нами. Илья Колмановский на своем опыте убедился, что человек легко может переселиться в чужое тело, перепутать собственную руку с резиновым муляжом и даже выйти из себя в буквальном смысле слова.

Муляж имел форму человеческой кисти, но пальцы совсем не были похожи на мои и без кольца на безымянном. Резиновая кисть торчала из-под куска клеенки, которым была накрыта верхняя половина моего торса – так, что моя настоящая кисть, которая покоилась на столе правее, сантиметрах в тридцати, была не видна.

Это моя рука

Я не заметил, как это произошло. Просто в какой-то момент кусок резины, лежавший передо мной на столе, превратился в мою правую кисть. Мне помогает аспирант лаборатории «Мозг, тело и самосознание» в Каролинском институте в Стокгольме (в том самом, где выдают Нобелевские премии) по имени Бьорн. Он хранитель неслабой коллекции резиновых кистей (одна – с затекшими разводами крови; для чего – никто не признается), ног и целых манекенов, разложенных в строгом порядке в прозрачных икеевских пластиковых контейнерах. Сначала он около минуты водил двумя кисточками по моим невидимым пальцам и по видимым пальцам муляжа, синхронно попадая по одним и тем же участкам.


Потом отложил кисточки и стал водить просто собственными пальцами – теплыми и живыми; я на секунду расфокусировал взгляд, и вот в этот момент что-то переключилось во мне, как бывает при сильном зевке после обеда, после которого внезапно выясняется, что началась вторая половина дня, – вдруг резиновая рука стала моей. На столе больше не было двух предметов, две правые кисти совместились в моей голове. В какой-то момент Бьорн нажал чуть сильнее, и мне явственно показалось, что «кожа» на муляже вдавилась – хотя это было невозможно, муляж совершенно жесткий. Наконец он достал кухонный нож и нацелил острие между двумя костями резиновой пясти.

Я вскрикнул. Тут в зал властной походкой вошел высокий, полноватый, совсем молодой на вид блондин, с розовощеким младенческим лицом в обрамлении длинных прямых волос – профессор Хенрик Эршон. Его знает весь нейробиологический мир; да и популярная пресса не упускает возможность рассказать о невероятных иллюзиях из его лаборатории – правда, все больше в качестве курьеза. Я-то понимаю, что эти эксперименты на самом деле раскрывают одну за другой тайны работы нашего мозга. Мне хочется пожать его руку, которую он уже довольно давно и с некоторым раздражением держит протянутой, но я не могу: мне кажется, что мою правую кисть парализовало, ведь я смотрю на резиновую руку, и она не шевелится. Отогнав морок, я вскакиваю со стула и следую за профессором в его кабинет – чтобы расспросить его, как он начал заниматься иллюзиями.

Когда в 1998 году психологи впервые придумали трюк с резиновой кистью, никто не знал, почему он на самом деле работает. Эршон поместил добровольцев в томограф и выяснил: существует конкретная зона мозга, которая отвечает за ощущение принадлежности части тела. Пока иллюзия не наступает, работают зоны, в которые поступает осязательная и зрительная информация. Они в этот момент никак не связаны: где-то под клеенкой трогают руку, а на столе перед собой мы видим резиновую кисть и гладящую ее кисточку. Вдруг – хотя сенсорная стимуляция осталась прежней – добровольцы сообщают о наступлении иллюзии, а томограф фиксирует, что начала работать особая зона в теменной коре. Она, как выяснилось, отвечает за интеграцию информации от разных органов чувств с целью создания образа тела. Мозг принял решение: это моя рука.

Эршон вспоминает: «Я был поражен тем, как легко обмануть мозг; вместе с тем я был заворожен иллюзиями, мне хотелось испытывать снова и снова эти сюрреалистические ощущения. Постепенно мне стало ясно: телес­ное самосознание – это не данность, не какое-то материальное явление, а результат ощущения (точнее, опыта, experience), которое мозг создает, проецируя образ на физическое тело; это ощущение (или этот опыт) и делает кусок мяса живым – и тогда ты можешь понять, что эта часть пространства и есть ты».

Самая эмоциональная часть эксперимента с резиновой рукой, признаются его участники, – это момент, когда лаборант достает большой нож и нацеливает его между пальцами резиновой руки, которую испытуемые уже успели принять за свою

Эршон продолжил свои опыты по обману мозга – и вскоре научился вызывать у добровольцев ощущение, что у них меняется форма тела. Это делается так: руки лежат на талии, а к участкам кожи на запястьях, где проходят сухожилия, приложены особые вибраторы. Их действие вызывает иллюзию, что конкретная мышца сокращается: срабатывают спрятанные в наших сухожилиях датчики, которые все время сообщают нам о степени сокращения той или иной мышцы – и тем самым о позе. Манипулируя вибраторами, ученые создавали у людей ощущение, что их руки, непрерывно покоящиеся на талии (об этом им сообщало осязание), сближаются – значит, талия уменьшается. Этой работой заинтересовались психи­атры: у жертв анорексии, которым кажется, что они толстые, явно нарушен образ тела – и его можно поправить, создав ощущение уменьшающейся талии.

Итак, тело – это просто такая область пространства, где синхронно срабатывает несколько органов чувств. Влияя на чувства, можно запрограммировать мозг так, чтобы он приписал другой области пространства (например, резиновой руке) те же свойства, и тогда эта область для нашего мозга «станет» частью тела. Поняв это, Эршон начал придумывать иллюзии одну за другой. У некоторых из них быстро появилось медицинское применение.


В соавторстве с хирургами Эршон перепрограммирует мозг ампутантов, создавая иллюзию полной принадлежности протеза. Чтобы мне было понятнее, о чем речь, постдок лаборатории, сухощавая йогиня по имени Лора, переселяет меня в манекен, у которого нет одной кисти. Это просто: я стою напротив манекена, на голове у меня очки для виртуальной реальности; в них подаются картинки с двух камер, которые висят на голове манекена и смотрят вниз. Меня просят тоже наклонить голову – и вместо себя я вижу тело манекена.

Лора несколькими поглаживаниями (видимыми – по груди, животу и здоровой руке манекена; невидимыми, но синхронными – по этим же местам моего тела) создает у меня иллюзию переселения в ампутанта. Я каменею, тело не слушается – и когда касания Лоры доходят до искалеченного предплечья манекена, я понимаю, что у меня нет кисти. Потом Лора демонстрирует иллюзию «невидимая рука»: она начинает поглаживать мою кисть и пустое место около культи манекена; тогда я понимаю, что на самом деле кисть у меня есть, просто она не видна. Чтобы двинуться дальше, Лора просит меня закрыть глаза: «Мне нужно рекалибровать твой мозг, минуту».

Когда я открываю глаза, выясняется, что иллюзия исчезла (это и есть «рекалибровка») и меня нужно заново переселять в манекена. Когда переселение состоялось, Лора создает новую иллюзию: начинает поглаживать одновременно культю манекена и кончики моих настоящих пальцев. Ощущение жуткое, будто мой лишенный кисти обрубок имеет странную чувствительность – он поделен на пять зон, соответствующих пальцам: чуть левее большой, рядом указательный и так далее.

Такая иллюзия, будто пальцы «втянуты» в культю, так что их подушечки составляют поверхность обрубка, постоянно присутствует у восьмидесяти пяти процентов ампутантов. Хирурги, по совету Эршона, делают вот что: поглаживают одновременно зоны настоящей культи (скрытые от глаза) и зримые пальцы протеза, тем самым вызывая ощущение его принадлежности. «Это важно, ведь обычно протез – это просто инструмент, а значит, его действия не так точны, как у собственной руки. Создав иллюзию, мы позволяем мозгу пользоваться естественными моторными программами для движения насто­ящей руки – а не заученными навыками управления протезом», – объясняет Эршон.

Иллюзии, связанные с отдельными частями тела, впечатляют – но гораздо сильнее действуют те, что касаются всего тела целиком. В лаборатории Эршона меня за полчаса успели полностью вынуть из моего тела и заставить посмотреть на себя со стороны, побыть в невидимом теле, а также в теле куклы ростом восемьдесят сантиметров, отчего все предметы в комнате вокруг показались мне гигантскими. Иллюзия «Алисы в Стране чудес» – не просто цирковой трюк: она разрешает вековой спор о том, как мы смотрим на мир. Оказывается, не только глазами.

Глазами куклы

Я снял кроссовки и лег на серый матерчатый диван; с удовлетворением посмотрел на свои дизайнерские полосатые носки – и тут же перестал их видеть: аспирант Бьорн надел мне на голову очки для виртуальной реальности. Рядом на таком же сером диване лежала кукла длиной восемьдесят сантиметров; на уровне ее головы располагались две видеокамеры, смотрящие на ее ноги. Очки включились, и вместо своего тела я стал видеть то, что видела бы кукла, чуть приподняв голову и вжав в грудь подбородок: стройные ножки в джинсиках (которые Бьорн купил в магазине одежды для младенцев) и белых носках. Тело было очень маленьким. Чуть поодаль я видел обстановку зала для экспериментов: стул, стол, синюю театрального вида драпировку, висящую по периметру стены.


Бьорн взял в руки две длинные рейки с полосатыми цветными шариками на концах, встал за пределами видимости и начал синхронно водить ими по моей, невидимой мне голени – и по видимой голени куклы; через минуту перешел на ступни и пальцы ног. Яркий шарик привлекал мое внимание, я смотрел на него. Ничего не происходило. Заскучав, я начал осматривать помещение – шарик маячил на периферии поля зрения; и вот в этот момент тельце в белых носках стало моим; точнее, не «моим», а просто мной. «Когда шарик на периферии поля зрения, вашему мозгу легче "простить” некоторую несинхронность моих движений; я не так давно работаю в этой лаборатории и еще не очень наловчился», – объяснил мне Бьорн.

Но самая удивительная трансформация произошла не со мной, а со стульями, которые были хорошо видны в мои чудо-очки на заднем плане: они стали резко больше, как стол в «Алисе в Стране чудес». Бьорн поместил в мое (точнее, куклино) поле зрения красный куб на веревочке и попросил меня показать руками, какого он размера: оказалось, я увеличил его раза в полтора – куб был шириной сорок сантиметров, а я развел руки на шестьдесят.

    
Этот момент превращает нашу с Бьорном игру в куклы из циркового трюка в решение важной научной загадки: с точки зрения классической науки, если мое тело стало меньше, но с глазами ничего не произошло, восприятие размеров предметов вокруг меня не должно меняться, ведь глаз – это просто такая оптическая камера с линзой, и физика лучей, которые глаз регистрирует, никак не изменилась. В последние десятилетия в науке о восприятии возникло течение embodied cognition («телесное мышление»), предтеча которого, американский психолог Джеймс Гибсон, в 1979 году писал: «Мир воспринимается не глазом, а системой из глаза, тела и мозга».

В 2011 году  профессор Хенрик Эршон в эксперименте с куклами первым доказал правоту Гибсона: тело – это измерительный прибор, который мы всюду носим за собой для постижения реальности, как Сезанн носил черную шляпу и белый платок, чтобы иметь абсолютные критерии черноты и белизны. И дело не ограничивается оценкой размеров окружающих предметов; в последние годы появились работы, которые говорят: мы вообще постигаем мир, в самых разных его проявлениях, во многом при помощи тела.

Например, если зажать карандаш параллельно губе под носом, ничего не произойдет; а если между губ, то комикс, который мы читаем, будет казаться смешнее – то есть мышцы, растянутые в улыбке, служат для мозга как мерило комического. Если парализовать ботоксом мимические мышцы, у нас резко падает способность к скоростному чтению эмоций других людей: эти мышцы совершают микродвижения, подража­ющие движениям собеседника, и мозг производит на них свои замеры, выясняя, насколько, например, чистосердечна чужая грусть.

Мышление настолько завязано на тело, что обнаруживаются трогательные «подпорки», способы помочь думанию: мечтая о будущем, мы помогаем себе, чуть наклонившись вперед (а если, как показало еще одно исследование, сесть в поезд лицом вперед, в голову придет много мыслей о будущем – и наоборот, сев спиной по ходу движения, человек скорее задумается о прошлом). Если добровольцам дают в руки стакан с теплым напитком и показывают на экране фотографии знакомых им людей – участники эксперимента воспринимают их как более близких, чем когда держат в руках холодный напиток. Как будто между ними в буквальном смысле более теплые отношения.

Для сверхточных и быстрых измерений мозг использует не только тело, но и пространство около рук – там, где у наших предков разворачивалась орудийная деятельность. Эршон нашел особые нейроны все в той же теменной зоне коры, которые заняты обсчетом только лишь информации, полученной вокруг рук: они позволяют принять решение – например отдернуть руку при опасности – быстрее, чем обычные зрительные нейроны.

Возможно, это значит, что при вождении стоит все время держать руки на рулевом колесе и приподнимать руль повыше: зона видимости вокруг рук получит особые мозговые ресурсы для сверхбыстрых решений. А кто-то сделает для себя вывод о том, какую температуру стоит установить в переговорной комнате, если хочешь расположить или отторг­нуть собеседника. Важнее, что именно эти особенности нашего «телесного мышления» уже скоро будут определять дизайн компьютеров и автомобилей: ведь раз для точных и быстрых решений нам необходимо пользоваться связкой между сознанием и телом, нужно что-то менять в дизайне всех устройств, которыми мы пользуемся.

Полнотельные аватары

Эршон пишет в нескольких своих работах, что будет полезно, если хирурги смогут воплощаться в микророботов при проведении операций, а морские инженеры – в гигантских человекоподобных роботов, шагающих по дну: их решения будут интуитивными и стремительными, потому что будут опираться на врожденные моторные программы мозга.

Телесное мышление должно помочь нам упростить отношения с различными приборами и справиться с техническим прогрессом, который меняет мир быстрее, чем мы успеваем под него подстроиться. Поскольку человек использует свое тело для восприятия мира, его примитивные орудия, такие как нож или молот, работают как продолжение конечностей. Это легко, ведь раз восприятие так завязано на тело, то и управлять такими предметами несложно. Цивилизация же требует от нас непрерывного управления большим количеством устройств, ни одно из которых не похоже на продолжение конечности. Это же каторга для нервной системы!

Самая страшная вещь – это компьютер; мы часами сидим, уткнувшись в плоский монитор, – где там место для тела? Теоретик компьютерных интерфейсов Пол Дуриш пишет: «Мы же не говорим "навыки владения выключателем света”, но говорим "компьютерные навыки”. Надо сделать компьютерный интерфейс, который делал бы нашу виртуальную жизнь ближе к телесной». Точнее, еще ближе; дело в том, что единственная причина, по которой мы можем хоть как-то управляться с компьютерами, – это ряд изобретений тридцатипятилетней давности, сделавших первые важные шаги именно в этом направлении; но с тех пор дело практически стояло на месте, и лишь сегодня – с появлением тачскринов – что-то начинает меняться.

«В семидесятые годы компания Xerox собрала группу психологов, изобретателей и философов и потребовала придумать элементы интерфейса, которые повысили бы доступность виртуальной реальности для нашего мозга. Главным достижением была метафора, а именно метафора поверхности рабочего стола, на котором расположены, как на обычном столе, папки с документами», – сказал мне теоретик виртуальной реальности Мел Слейтер из Университета Барселоны.

«Компьютерная мышь была таким же прорывом, потому что создает иллюзию, будто мы водим рукой в реальном пространстве и перетаскиваем там предметы», – вторит ему Хенрик Эршон. Ясно, что любое изобретение, которое позволит нам почувствовать себя внутри виртуальной реальности, перенестись туда и начать пользоваться врожденными двигательными алгоритмами, снимет тяжелое бремя с восприятия, которое до поры вынуждено обходиться без привычной помощи тела. Существу­ющие интерфейсы для видеоигр со специальными очками на самом деле ничего не дают: они не создают иллюзии переселения в виртуальную реальность, потому что не используют осязание, как это делает Эршон в своих опытах. Как решить эту проблему? Как заставить мозг поверить, что аватар – это действительно мое тело?

В 2008 году Эршон и Слейтер сделали совместную работу: им удалось создать иллюзию «резиновой руки» в виртуальном пространстве. Им стало интересно поиздеваться над искусственной конечностью, ведь ее можно как хочешь видоизменять. Выяснилось, что можно телескопически вытягивать виртуальную руку, но не слишком далеко от тела; и еще такую руку нельзя изгибать под неестественными углами – это разрушает иллюзию. Следующий шаг – создавать полноценные, точнее, полнотельные аватары, живя в которых мы будем действовать в виртуальной реальности.

«А если мы сделаем гуманоидные автомобили и будем в них воплощаться, станем ли мы аккуратнее вести себя на дороге и принимать лучшие решения?» – спросил я Эршона. И попал в десятку: «Я думаю, да – мы станем осторожнее и точнее. В случаях, когда надо реагировать быстро и интуитивно, есть предел того, что мы можем делать, управляя сложной машиной. Если же мы действуем в рамках иллюзии перевоплощения, мы просто используем свои моторные навыки и реагируем – это должно сделать нашу езду более безопасной».

Уже в самолете, по дороге из Стокгольма в Москву, пока мои мысли блуждали от одного применения к другому, я поймал себя на ощущении: кажется, я упускаю что-то главное. Что-то, что глобально изменилось в моем самовосприятии от всех этих опытов с переселением в другие тела. Если тело так непрочно прикручено к моей личности, то как вообще выглядит эта личность? Кто я? И еще: кто все эти люди – жена, дети, – которых я так люблю? Ведь в моем бумажнике хранятся фото их тел… Одна из читательниц моего блога написала, что просто чтение об этих экспериментах «сносит крышу» и ей «хочется застрелиться»; «осознание всего этого – это же смертельная, безысходная тоска». Почему? «Потому что возьмем, к примеру, вопрос привязанности: вот мы привязываемся к человеку – неважно, мама, ребенок, любимый, – и мы помним ощущения, запах, всю эту ауру, включая физическое тело, это вообще зачастую единственно понятная связь с реальностью, ибо все остальное – пыль. А если и это пыль, то вообще непонятно, где точка опоры…»

Чтобы ответить на этот вопрос, надо полностью покинуть свое тело.

Где тело и где я?

Ученый XVII века ответил бы на этот вопрос просто, как отвечал философ Рене Декарт: тело и сознание – это две отдельные сущности. Они влияют друг на друга (например, когда дух не в силах противиться требованиям бренной плоти и требует пищи или секса), но не имеют ничего общего и могут существовать друг без друга. Пожалуй, Декарт принял бы опыты Эршона как способ наконец-то избавиться от того, что моя читательница с тоской назвала «пыль», и жить духовно.


Итогом XIX века было возражение Декарту; Заратустра у Ницше говорил так: «Пробудившийся, знающий, говорит: я – тело, только тело, и ничто больше; а душа есть только слово для чего-то в теле […] За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный повелитель, неведомый мудрец, – он называется Само. В твоем теле он живет; он и есть твое тело».

Это суждение было интуитивным, и лишь в XXI веке ученые дошли до понимания причин такого устройства нашей психики и даже до возможности манипулировать этими механизмами.

Я позвонил кембриджскому психологу Николасу Хамфри, большому, кстати, поклоннику экспериментов Эршона, чтобы обсудить с ним, как же связаны тело и душа (он внук и сын нобелевских лауреатов и автор девяти книг о самосознании). Он видит это так. Двухлетний ребенок тянет руки, радуется, строит планы и осуществляет их, но в его голове нет никакого «я», а есть только набор отдельных устремлений и эмоций. Что с годами объединяет их в «я»? Хамфри приводит пример с оркестром перед концертом: музыканты настраивают инструменты, издают звуки, кашляют, но не составляют никакого единства. Декарт сказал бы: «И тут приходит дирижер…» – но на самом деле в мозге нет никакого дирижера, и в настоящем оркестре важнее не человек с палочкой, а совместный проект по созданию произведения искусства, они вместе играют музыку и в этот момент делаются едиными.

И точно так же, говорит Хамфри, разные части сознания объединяются созданием единого произведения искусства – существования этого физического тела в мире. Без тела им просто нечего было бы делать вместе. И поэтому тело всю жизнь остается оплотом самоидентификации. Здесь Хамфри упомянул эксперимент, который придумал Эршон, самый радикальный с точки зрения самосознания, хотя и удивительно простой. Настолько, что я срежиссировал его сам за три дня до нашего разговора, еще когда был в шведской лаборатории.

Я попросил аспиранта Бьорна поставить спаренные видеокамеры на штативе в метре за моей спиной; надел видеоочки и увидел себя со спины. Бьорн стал поглаживать и постукивать мою грудь – и одновременно шарить и тыкать второй рукой в зону под видеокамерой так, чтобы в очки мне подавалась правдоподобная картинка приближающейся руки на уровне моей груди. Это самая простая иллюзия: я сразу чувствую, что стою в метре за спиной этого хорошо знакомого и весьма симпатичного мне индивида, но он – не я.

Когда Эршон придумал в 2007 году свой эксперимент, научный мир охватил ажиотаж. «Мы привыкли думать, что выход из собственного тела – это тема из сферы желтой прессы, фантастики и психоделики, но вот настал день, когда найден научный метод и мы можем начать выяснять, как это работает», – писал в комментарии в журнале Science психолог Грег Миллер.

Выйти из тела действительно означает покинуть и пределы своего психического «я»; отсюда волнение, которое вызывают эти опыты, и отсюда неодолимый соблазн попробовать какие-то манипуляции с психикой, как, например, в самых последних, пока не опубликованных экспериментах Эршона. Студенты первого курса учили в лаборатории главу из учебника по нейробиологии. Приходил актер, переодетый профессором, тестировал их и потом страшно на них кричал. Через несколько дней студен­тов просили вспомнить этот сюжет и при этом оценивали степень психической травмы, которую они получили.

Студенты были разбиты на две группы: одна проживала этот неприятный эпизод в своем теле, другая – в видеоочках, под действием иллюзии «выхода из тела». К тому же при воспоминании каждую группу делили еще на две: одних просили вспоминать от первого лица, а других – глядя на себя со стороны. В итоге у тех, кто был бит по «пустой шкурке», да еще и говорил о себе в третьем лице, гораздо слабее работали центры эмоционального стресса. Что если таким способом защищать людей от тяжелого стресса, о наступлении которого известно заранее?

Хамфри предостерег меня от излишнего оптимизма – он считает опасными попытки лечить личностные проблемы с помощью смены тела: возможны эксцессы при неудачном возвращении в родные пределы. Получается, бежать из тела – значит бежать от себя, и это небезопасно. Шведы жонглируют частями тел и целыми телами, но, вопреки мнению моей читательницы, «я» – это не иллюзия и не пыль. Самосознание прорастает из тела, как грибница из пня; и именно этот хрупкий симбиоз делает нашу жизнь неповторимой и такой наполненной. А тот факт, что мы учимся вольно управлять этой связкой, создает, возможно, некоторые риски, но и открывает множество п­ерспектив, о которых раньше задумывались только фантасты.

Илья Колмановский